Вспоминаю себя в раннем детстве, ещё до школы. Я была очень слабенькой девочкой. Часто была ангина, и меня лечил наш доктор Титлин, который жил на верхнем этаже в нашем дворе.
Папа мой смазывал мне горло перекисью водорода и заставлял полоскать горло бертолетовой солью. Но я ещё была попрыгунья. Любила прыгать с кровати на кровать и вообще любила перепрыгивать большие канавы. Дома в спальне от моих прыжков всё было перемято, меня звали "блоха". Когда я в чём-нибудь провинялась — это даже и уже постарше, когда училась в школе за "неуды" — папа мой закрывал меня на парадное на ключ. Чтобы это было мне наказание. Но я и не думала оттуда выходить. Мне нравилось. У Бабусеньки там в шкафике были мои любимые пирожки с маком. И я ими объедалась. Закрывалась и не выходила, а мама моя меня жалела. Что я без обеда. И стояла с тарелкой, чтобы я открыла и могла бы поесть. Но я была упрямая, и ни за что не открывала.

Ещё вспоминается мне так, как у нас было в семье. Как, например, тётя Соня всех копировала. Мне, видно, это передалось, я умела здорово голосом всех в точности представить. Моя Бабусенька часто созывала меня в свою комнату и говорила мне: "Ну, Мирка, давай, мне представь, как Блюмиха простыни покупала!" И я делала ей такое лицо и с такими интонациями, похоже на Блюмиху. Всё копировала. И ещё как смеётся Анна Васильевна. Бабусенька моя ухахатывалась и звала меня: "Ты ведь Хай-Мериам Шустериха. Недаром у тебя по ней дано имя". Я действительно могла всех представлять, особенно голос был похож на моего персонажа.

И ещё вспоминается мне — так как нас у мамы была четвёрка, то меня и Нёму на лето брали в Троицк к тёте Павочке и к дяде Сане, у них детей не было. Тётя Павочка нас кормила, старалась посытнее. Они жили в своём доме. Тётя Павочка каждую неделю грела воду, и на парадном крыльце в корыте купала меня, а потом Нёму.
У них был граммофон, и я любила слушать его. И про себя, чтобы никто не догадался, копировала певцов — "пере-бере", "ку-ку, ку-ку" и т.д.
Я очень была стеснительная девочка. И производила на них скромность.

Нёма был младше меня на два года. Они ему перешили из старого пиджака дядиного толстовочку. Тогда было модно. Ходили в толстовках дети. И мне тоже нашили платьице. Нам так нравилось. Мы играли с Котей и Лёвой. Они жили тогда в Троицке. Почти наши одногодки. Иногда жила у них там моя Бабусенька. Которая сидела у окошка и колола рюмочкой кедровые орешки. И напевала песенку из "Весёлой вдовы" — "Тихо и плавно качаясь…" Бабусенька тоже была весёлая, любила шутки и хохмы.

Вспоминаю, как на Пасху у нас была специальная пасхальная посуда. Всё мыли, убирали и ели мацу вместо хлеба. Из мацы выпекали всевозможные вкусные пряники, пироги, и так, мацу с яйцом поджаривали. Очень всё было вкусно, "имберлех" и т. д.

Нас, детей, часто некоторые ребята обзывали "жидами". И вот однажды я открыла окно, шли ребята, они и не думали меня обзывать, а я громко им выкрикнула: "Сами жиды!" и захлопнула окно. И это у нас вошло в семье в поговорку.

И ещё: "Бабусенька, следите за Пашкой!"
У нас была прачка. Она, видно, была нечестная. И мама меня послала следить за ней, когда она будет снимать с верёвки бельё. Мне надоело следить, а Бабусенька была глухая и сидела на лавочке. И я ей в ухо потихоньку говорила: "Следите за Пашкой!" А потом погромче. А она не слышит. Тогда Пашка подошла и громко ей сказала: "Она вам говорит — следите за Пашкой". Это тоже у нас часто вспоминали как хохму.

Нахим Медник (дядя Нёма)
(1917 – 1941).
Погиб в первых боях под Таллинном.