Мы любили сидеть на крылечке возле своей Бабусеньки. И она могла жить ещё где-нибудь. Ведь у неё много было детей. Но она прижилась у нас, и жила с моей мамой 19 лет. Правда иногда уезжала то в Ростов, то в Троицк. Но быстро приезжала к нам обратно. Все говорили — как это моя мама могла ужиться с ней 19 лет. Бабусенька наша была очень властная, командирша. Любила поворчать. Была "чистотка". А у нас не всегда было чисто.

Папа мой был удивительный человек. Он жалел мою маму и всё ей помогал. Тогда ведь и печи топили на кухне, и хлеб сами пекли. И он всё ей помогал. Мёл в комнатах. Выхлапывал половики. И к тому же приносил воду из водокачки. И каждый вечер подметал весь двор. Его помощником был мой брат Нёма. Он охотно брался безоговорочно за любую работу и вместе с ним убирал в комнатах и охотно подметал двор. А мы, девочки, не очень-то любили трудиться. А мама к тому же ещё была больная, с бронхиальной астмой приступами. У нас ещё на помощь была прислуга. Иногда уживалась, а то просто приходила. Ведь было четверо детей. Надо всех обстирать было.

Двор у нас был большой. Было два дома. Дедушкин, в котором наверху после революции жил доктор Титлин с семьёй, а внизу — вначале семья Шайкевич, а позднее, после них — мой дядя Давид с семьёй и дядя Исай с семьёй. Так что двор был заполнен народом. Во дворе были два развесистых тополя, которые посадил наш дед. Стояли амбары во всю стену большие. Три амбара. Была каменная стена вместо забора, и ещё напротив дедова дома сарай с погребом. Через двор мы могли пройти в огород. Был большой огород. У входа стояла помойная яма, которую время от времени чистили. Также как и уборную из того дома, которая находилась во дворе.

У нас была корова. И у дяди Давида. Была корова и у Исая. У него была тёлка, которую звали Надруля. Эта Надруля была злая и однажды посадила на рога соседского мальчишку и таскала его. Рано утром выгоняли коров, почему-то говорили "в табун". И встречали коров. Всё говорили: "Вот идёт Нёмкина корова!" "А вон — Ривкина корова!" Мама моя доила корову, и мы пили парное молоко. Однажды наша корова отелилась. И тёлочку мы поместили у нас на кухне. Мы её очень любили. Ухаживали за ней. Но каково было наше удивление у детей, когда вдруг нашей тёлочки не стало. Её закололи на мясо. Никто из детей не ел телятины. И только когда мясо уже почти съели, к нам приехала погостить Лилька Слуцкина и стала уплетать телятину. Мы вдруг все захотели тоже с ней поесть. Но это уже были последние кусочки.

Во дворе у нас собиралось много детей. Нас четверо, у дяди Давида четверо, и у дяди Исая двое. Десять человек — все двоюродные братья. И ещё у Титлиных Иська и Ривуська. Двенадцать ребят. Мы любили играть в лапту, "бить-бежать", в "чижика", в крокет очень любили играть. Расставляли мышеловку и надо было забивать молоточком шар. Чтобы через мышеловку не задеть пружину. В общем очень казалась интересная игра.

У нас ещё у нашего дома со стороны террасы стояла длинная лавочка. И на ней сидели наши тёти и дяди. Отдыхали, вели разговоры. С улицы иногда доносился неприятный запах. Напротив нашего дома был длинный забор во весь квартал. А за забором был ассенизационный завоз. Там была всякая нечисть из сортиров, которую развозили куда-то ещё дальше. Когда шла чистка, а так можно было дышать, если чистки не было.

Помнится мне, как я, двенадцатилетняя девочка, с удовольствием играла в куклы с моей маленькой сестрёнкой Верой и Ривуськой в нашей спальне на сундуке.
Куклы мы шили сами, вернее я шила. Набивали ватой туловище и пришивали фарфоровую головку. И так интересно было возиться с куклами! Мой папа смастерил нам игрушечную кроватку, стол, стулик. Всё смастерил, и мы играли, не отрываясь. Во дворе любили ещё играть в "дворики". Вырезывали лошадок и тележки из коробочек. Огораживали дворики пруточками и заигрывались с лошадками, развозили камешки и стёклышки. Уж очень нам нравились наши дворики! Ещё песочком обсыпали. У каждого были свои дворики.

Родители наши справляли нам день рождения. И ходили друг к другу на именины. Пить чай с пирогами. Всего было много и вкусно напечено. Все умели вкусно настряпать, мастерицы. Пироги были с переплётиками и с надписями именинника. Пироги вкусные, с урюком, с маком. Только на чай приглашали без всяких закусок.

Помню мы все смеялись и долго вспоминали. Были мы у Гоги Медника на дне рождения. На другой день Гога пришёл к нам и что-то не поладил с Нёмой. И говорит: "Отдавай, Нёмка, все мои плюшки и пирожки, которые ты вчера у меня съел!" И поднял такой рёв, что его пришлось убеждать, что это невозможно.

У дяди Исая и тёти Фиры было два сына. Рафа и Гога. Гогу они очень баловали. А Рафа был забияка и рёва.
У всех были прозвища, как например "сопливый бобик", или ещё почище. "Миришна", "Веришна" и т.д. Нам с Верой как-то пришлось спать на одной кровати. И ей показалось тесно. Она мне говорила: "Миришна, убери свою попишну!"

Немного раньше, ещё когда до дяди Давида с семьёй, жила на нижнем этаже внизу семья Шайкевич. Это мамина сводная сестра по матери. Мне приходилась тётя Рива и дядя Зелик с детьми — Бела, Зина, Ича, Зяма, и Боря. Дядя был портной, а тётя не работала. Они приехали из Витебска. Был 1921 голодный год.

Им особенно было трудно. Они, можно сказать, голодали. А у нас папа работал и получал паёк. Мы выкручивались, хоть тоже был недостаток. И вот помню, Зямку прикрепили к нам, чтобы он у нас обедал. И он через каждый час стучал к нам и кричал: "Обед готов?"
Потом он качал в люльке Борьку маленького. И говорил: "Он лежит как барон — я должен его качать". Зямка был бойкий, красивый мальчишка, хулиганистый. Он был на год меня постарше и не давал мне проходу. Ичка был поскромнее. Во дворе некоторые (Зяма) меня дразнили "Мирьям", а другие (Ича) считали, что я на него похожа. Они бросали камни на крышу амбара. И наша Бабусенька всё их за это ругала. И гнала их. Потом ещё у нас были подвесные качели с доской. На которой мы с удовольствием раскачивались. А то ещё ставили доску на крепкий камень. И подпрыгивали.